Глобальные процессы

Антиглобалистское движение возникло в 90-е гг. истекшего столетия в противовес современному процессу капиталистической глобализации. Поэтому его сущность и судьбу нельзя постичь без рассмотрения упомянутого процесса. Дж. Сорос, бесспорный авторитет в данном вопросе, в своих “Тезисах о глобализации” ставит на первый план “глобализацию финансовых рынков и растущее доминирующее влияние на национальные экономики глобальных финансовых рынков и транснациональных корпораций (ТНК). В этом смысле, – пишет он, – глобализацию следует отличать от свободной торговли, которая не имеет таких далеко идущих последствий для отдельных стран” [14, с. 30].

Таким образом, экономической сутью глобализации является активный вывоз капитала, который еще Ленин выделил как один из главных признаков капитализма в фазе империализма. Но этот вывоз осуществляется теперь в новых условиях, когда ведущую роль играют транснациональные экономические структуры. Поэтому первым “далеко идущим последствием” современной глобализации оказывается существенный подрыв национально-государственного суверенитета.

Возмущение этим подрывом является одним из главных стимулов антиглобализма. “Национальное государство в современную эпоху – это карточный домик на неолиберальном ветру”, – пишет мексиканец субкоманданте Маркос [16]. А духовный лидер французских новых левых П.–А. Тагиеф отмечает, что “в результате интеллектуального террора новых мировых господ слово родина уже произносится вслух только шепотом… а слово нация считается специфически нацистским термином…” [6]. Вероятно, в этой оценке есть преувеличения, но важна тенденция.

“Свободная торговля укрепляет сравнительное преимущество всех участников; свободное движение капитала укрепляет сравнительное преимущество владельцев капитала и тех, кто им управляет”, – продолжает Дж. Сорос [14, с. 31]. Отсюда вытекает другое “далеко идущее последствие” глобализации: резкое усиление имущественного и социального неравенства между людьми и странами. По выражению того же субкоманданте Маркоса, талантливого пропагандиста, происходит “глобализация эксплуатации”. Министр иностранных дел Франции Л. Фабрис сказал в одном из своих выступлений на Давосском форуме – ежегодном съезде “глобализаторов”: “Признавая абсолютную необходимость глобализации, должен заметить, что главной проблемой на ее пути сегодня является убежденность нашего общественного мнения в ее финансовой невыгодности” [6]. Резко возрос в ходе глобализации спекулятивный характер движения капитала. По оценкам экономистов-международников, к концу XX в. стоимость производственного капитала в мировом масштабе впервые стала напрямую зависеть от изменения стоимости капитала фиктивного, который часто аттестуют как “мыльный финансовый пузырь”.

Отмеченные причины привели к застою и падению производства, снижению уровня жизни населения по всему миру, включая экономически развитые страны. Д. Кортен обозначил эти тенденции афоризмами “денежная патология”, “деньги против богатства”, “война денег против жизни” [7]. “Глобальная экономическая стихия высоко возносит немногих, оставляя сотни миллионов на дне. Резкие социальные контрасты – родовая травма мегаобщества”, – отмечает отечественный автор, подкрепляя свое мнение выразительной статистикой [9, с. 30]. По сведениям из других источников, еще в 80-х гг. XX в. мировая экономика росла ежегодно на 2,8 %, а в 90-х – только на 1,9 %. Реальная заработная плата в развитых странах упала за последние 20 лет на 11 %, хотя их внутренний валовой продукт вырос на 30 %.

В частности, быстро тает т. н. средний класс, в прошлом – главный аргумент Запада в пропагандистской войне с “красными”. Оказалось, что своим существованием он был обязан давлению социализма на мир капитала; напомним, что этот “класс” не вписывается в производственную теорию классов. Триадическая структура буржуазного общества со средним классом в центре “снова сменилась биполярной структурой: богатые собственники на одной стороне, пауперы – на другой”, – пишет А.С. Панарин [13, с. 283–284]. Тот же автор выразительно определяет глобализацию как “интернационализацию элит за спиной народов, более не могущих на эти элиты рассчитывать” [13, с. 24].

В таком же духе оценивает глобализацию Русская православная церковь. В ее официальном документе отмечается: “Лица, стоящие во главе международных экономических и финансовых структур, сосредоточивают в своих руках огромную власть, не подконтрольную народам и даже правительствам и не признающую никаких пределов – будь то государственные границы, этническо-культурная идентичность или необходимость сохранения экологической и демографической устойчивости. ... Церковь не может не беспокоить и практика финансовых спекуляций, стирающая зависимость доходов от затраченного труда”; “Многие положительные плоды глобализации доступны лишь нациям, составляющим меньшую часть человечества, но имеющим похожие экономические и политические системы. Другие же народы, к которым принадлежит пять шестых населения планеты, оказываются выброшенными на обочину мировой цивилизации” [15].

Встречаются и своеобразные воззрения на глобализацию. На Западе их выражают П. Херст, Дж. Томпсон, Дж. Грей, в России – В.Л. Иноземцев, В.Б. Кувалдин и другие авторы. Мы рассмотрим только один подобный пример. Анатолий Уткин, доктор исторических наук, утверждает, что глобализация продолжалась с 1991 по 2001 гг. (до знаменитых террактов в Нью-Йорке 11 сентября 2001 г.), а теперь сменяется политической закрытостью на базе Pax Americana. Очевидно, указанный автор трактует глобализацию как прекраснодушное устремление к единству и равенству человечества. Однако в политической реальности понятие глобализации означает нечто иное (см. выше), чему Pax Americana вовсе не противоречит. Субкоманданте Маркос тоже отмечает, что в результате глобализации мир превратился не в “мировую деревню”, как было обещано, а в “архипелаг”, открытый лишь для капитала и войн. Но в его (и в наших) глазах это не отменяет факта капиталистической глобализации.

Как отмечают многие исследователи, современная глобализация не есть нечто абсолютно новое. Кое-кто считает, что к воплощению идей мондиализма стремился уже Хазарский каганат. Но мы не будем заглядывать так далеко в историю и останемся в рамках буржуазной формации. В этих пределах некоторые отечественные авторы выделяют т. н. протоглобализацию или глобализацию-1 с временными рамками от середины XIX в. до начала первой мировой войны и при ведущей роли английского капитала  [9, с. 29]. А Дж. Сорос с присущим ему трезвомыслием отмечает: “Это не первый случай, когда международные финансовые рынки играют подобную доминирующую роль. Аналогичные условия превалировали еще сто лет тому назад, а очередной эпизод с глобальными инвестициями в 20-х гг. XX в. обернулся плохим концом в тридцатые годы того же века. Хотя с тех пор мы многому научились, глобализация, несомненно, не является необратимой” [14, с. 31].

В самом деле: социалистические революции и подъем национально-освободительного движения в первой половине и в середине XX в. были спровоцированы именно капиталистической глобализацией, которую Ленин связал с вхождением капитализма в стадию империализма. “Если бы Ленин дожил до наших дней, он был бы несказанно рад увидеть, что его определение империализма как последней стадии капитализма вполне применимо к современной ситуации”, – пишет политический обозреватель лондонской “The Times” С. Дженкинс [6]. Актуально звучат и многие конкретные высказывания Ленина по этому вопросу. Приведем некоторые из них:

“Пока капитализм остается капитализмом, избыток капитала обращается не на повышение жизненного уровня масс в данной стране, ибо это было бы понижением прибыли капиталистов, а на повышение прибыли путем вывоза капитала за границу, в отсталые страны” [11, с. 686]. “Основной особенностью новейшего капитализма является господство монополистических союзов крупнейших предпринимателей” [11, с. 703]. Ссылка Ленина на Р. Гильфердинга: “Финансовый капитал хочет не свободы, а господства”. При этом капитал давит (ссылка Ленина на С. Родса) “не только на рабочие массы, но и на средние классы” [11, с. 705]. “Политически империализм есть вообще стремление к насилию и к реакции”, – пишет Ленин далее [11, с. 710]. “В современной Вавилонской башне обществом высшим считается не то, в котором больше научных, культурных и артистических достижений, лучшие условия жизни и более гармоничное сосуществование, а то, которое завоевывает другие”, – как бы вторит Ленину субкоманданте Маркос.

Пожалуй, лишь в одном положении своей теории империализма Ленин оказался неправ, причем это именно тот момент, который характеризует специфику современной глобализации. Споря с К. Каутским и Д.А. Гобсоном, Ленин отрицал возможность построения в будущем “ультраимпериализма”, который “поставит на место борьбы национальных финансовых капиталов между собою общую эксплуатацию мира интернационально-объединенным финансовым капиталом” [11, с. 733]. Между тем, современные ТНК как раз демонстрируют нам объединение финансового капитала против национальных суверенитетов и против трудящегося населения всего мира. В этом смысле современный капитализм и есть ультраимпериализм.

Но тем самым родство его с “классическим” империализмом не только не ставится под сомнение, а скорее подчеркивается. Поэтому не удивительна антибуржуазная и нередко прямо социалистическая окраска антиглобалистских лозунгов и концепций. Главный лозунг этого движения гласит: “Мир не товар!”. Его ближайшие производные – “человек не товар” или “я не товар”. Предельные задачи – “капитализм – на кладбище” и переход к более справедливой модели общественного устройства. Крупнейшее международное объединение антиглобалистов “Глобальное действие людей” обращает свою пропагандистскую деятельность против важнейшей ценности капитализма – свободы торговли в мировом масштабе, предполагая грядущую антирыночную революцию.

С этими идеями перекликаются требования антиглобалистов не допускать вмешательства капитала в такие жизненно важные сферы, как образование, здравоохранение и коммунальное хозяйство. Растущей популярностью в антиглобалистском движении пользуются призывы отказаться от частной собственности на ноу-хау, что отражается в лозунге “Знания и культурные ценности не могут быть товаром!” [1, с. 6]. В том же русле находится программа декоммерциализации компьютерного программного обеспечения – т. н. проект “Открытый ресурс” (Open source). Тут неизбежно вспоминается ленинское “Искусство принадлежит народу”.

Сапатисты под руководством субкоманданте Маркоса строят в Лакандонской сельве общество, основанное на полновластии “базовых комитетов”, которые сами повстанцы сравнивают с большевистскими советами. В феврале 2001 г. в Порто-Алегре состоялся первый международный форум антиглобалистов, т. н. Антидавос. На нем присутствовали, в частности, шесть министров-социалистов из Франции и премьер-министр Бельгии. Сам Порто-Алегре – своего рода образчик преимуществ социализма в “джунглях капитала”. Управляемый левой коалицией во главе с Партией трудящихся, город успешно развивается в областях, затрагивающих интересы большинства жителей, при широком участии самих граждан в принятии решений.

“Библией антиглобализма” стала книга Тони Негри и Майкла Хардта “Империя” [22]. Она как бы реанимирует на новый лад марксистскую политическую парадигму, ввиду чего некоторые называют ее постмодернистской версией Коммунистического манифеста. Империя трактуется в этой книге почти по-ленински: как политическая персонификация глобального капитала и как “высшая стадия империализма”. По существу понятие Империи у Негри совпадает с понятием ультраимпериализма, хотя проигрывает термину Каутского в плане научной строгости и преемственности.

Не случайно в последние годы оживился интерес к В.И. Ленину. В феврале 2001 г. известный словенский философ С. Жижек собрал в Эссене ряд видных европейских интеллектуалов на международную конференцию “Возможна ли политика правды после Ленина?”. Среди докладчиков были последователи ленинизма из Англии, Австрии, Италии, Канады, США и Франции. По оценке Д. Черного, наш отечественный антиглобализм вообще “яркокрасный” [20]. Действительно, среди отечественных сторонников этого направления преобладают марксисты, настоящие или бывшие. Наиболее ортодоксальные из них возлагают надежды на “интернациональное движение наемных работников”, а в оценке глобализации ссылаются на К. Маркса, Ленина и А. Грамши [3, с. 74–77, 81–84].

Но обычно социалистические устремления деятелей антиглобалистского движения заходят недалеко. Субкоманданте Маркос выразительно говорит о себе: “я как редиска – красный снаружи и белый внутри”. Тоже бывший марксист, ныне он подчеркивает свой отказ от всех элементов марксистской политики, начиная с классовой ориентации и завершая интернационализмом и демократическим централизмом. А интерес европейских интеллектуалов к Ленину сопровождается заключениями в том духе, что его революционная теория сегодня не актуальна, в отличие от марксистского анализа, востребованного даже Уолл-стритом.

В антиглобалистской теории так же, как среди адептов глобализма, господствует убеждение, что глобализация на текущий день не имеет реальной альтернативы. В “Империи” Негри и Хардта мировой капитал выступает как “всё”, как универсум социального мира. Субъект труда противопоставляется ему не в форме рабочего или иного класса (для-себя или хотя бы в-себе), но в виде социально не оформленного “множества” (multitude). Сами авторы признают, что позиция множества по сути совпадает с позицией Империи. Империя эксплуатирует множество, но она же его учреждает, дает ему возможность быть самим собой и способствует дальнейшему индивидуалистическому раскрепощению его членов.

Этот новый пролетариат, основной частью которого выступают гастарбайтеры из слаборазвитых стран, вроде бы готов стать “могильщиком” транснационального капитала. Но в сравнении с революционной традицией его миссия трактуется оригинально: не тормозить Империю, но подталкивать ее к развитию до естественного конца. Соответственно и методы “борьбы” предлагаются своеобразные. Это педалирование космополитизма, отказ от последних половых табу, эскалация эпатажа (транссексуальные операции, ирокез, пирсинг) и т.д. [10, с. 15 и др.].

Адепт социализма мог бы предположить, что дело здесь в незрелости стихийного революционного движения на его современном этапе. Мы же полагаем, что социалистическая ориентация в настоящий исторический момент является тупиковой. С одной стороны, она неизбежна для антиглобализма, т.к. в рамках индустриального общества нет иной альтернативы капитализму; с другой стороны, полноценно развиться на базе антиглобализма она не может.

Причина этого не только в том эмпирическом факте, что социализм в наши дни проигрывает капитализму в мировом масштабе. Главное в том, что индустриальный тип хозяйства изжил себя в целом, включая обе его исторические формы бытия – буржуазную и социалистическую. Он более не в состоянии обеспечивать жизненный прогресс всего человечества. Ныне его развитие в лучшем случае может обеспечить процветание “золотого миллиарда” за счет ограбления остального населения Земли.

Один из главных недостатков марксистской идеологии состоял в убеждении, что возможности индустриального хозяйства беспредельны. Но в современной науке его пределы осознаны достаточно давно. Если президент Д. Кеннеди еще говорил об индустриализации как о “растущем приливе волны, который снимает с мели все корабли”, то уже в 70-е гг. XX в. в западной социологии “прозвучало общее признание – индустриальная игра окончена” [24, p. 133]. Тот же автор (видный американский футуролог О. Тоффлер) писал: “Ныне наблюдается крушение индустриальной цивилизации планеты и зарождение нового, отличного от прежнего социального строя: сверх-индустриальной цивилизации, которая будет технологической, но перестанет быть индустриальной” [23, S. 51].

Не случайно социализм погибает при данном крушении в первую очередь: ведь он наиболее специализирован на индустриальном хозяйстве. Реставрация капитализма есть тот необходимый шаг назад, без которого нельзя найти выход из тупика. Но это, конечно, еще не сам выход: таковой требует преодоления индустриальной экономики в целом. Ультраимпериализм – не “канун социалистической революции”, как писал Ленин о “просто” империализме [11, с. 638]. Это канун окончательного краха индустриальной цивилизации и (при условии благополучного преодоления кризисных явлений) канун перехода человечества к новому типу хозяйства. Наш главный тезис в данной статье заключается в том, что именно с этим переходом связаны позитивные перспективы антиглобализма.

Как известно, эволюция политических структур в основном определяется развитием форм собственности на средства хозяйства. Но контуры грядущей экономики нового типа пока только брезжат в туманной дали. Мы можем дать лишь их общий абрис, руководствуясь историческими аналогиями и всеобщими законами развития, и претендуя не более чем на выяснение перспективных тенденций. При этом будем исходить из предположения, что диалектическое возвращение к пройденным этапам истории останется в рамках господства производительной экономики. По ряду соображений, которые пока оставим в стороне, другие варианты представляются менее вероятными.

Поскольку в первобытном обществе производство не играло существенной социальной роли, производительная собственность в нем не отделялась от пользования. На это указывал еще Г. Морган в своей знаменитой книге “Древнее общество”. В силу такого положения вещей, с возвышением в начале бронзового века производительного хозяйства основная производительная сила (тогда это была земля) перешла из статуса индивидуального (семейного) пользования в статус индивидуальной собственности. При этом родовая община и племя остались без экономической базы, соответствующей потребностям времени, и были сметены новой хозяйственной реальностью.

Таким образом, экономическая история эпохи цивилизации начинается не с общественной, как полагали представители марксизма, а с односторонне индивидуалистической формы производительной собственности. Этим задается иная логика исторического процесса при той же методологической основе.

Именно на стадии распада родовой общины находились германские народы в момент их появления на европейской исторической арене; поэтому К. Маркс называет такую односторонне индивидуалистическую форму собственности германской. Мы и далее будем пользоваться его классификацией форм аграрной собственности в первом варианте “Капитала”, более свободном от влияния политической идеологии, чем вариант окончательный [см. 12, т. 46, ч. 1, с. 462–472]. На наш взгляд, под именами германской, азиатской и античной форм земельной собственности Маркс фактически выделяет архетипы производительной собственности вообще.

Если молодым этносам сопутствует удача, они захватывают новые плодородные земли и этим добиваются сглаживания внутренних конфликтов. Но рост плотности оседлого населения и возвышение потребностей приводят к дроблению земель. Индивидуальное самообеспечение делается неустойчивым, и вновь возрастает роль общины, теперь уже не кровнородственной, а соседской. В результате на смену германской форме собственности со временем приходит односторонне коллективистская, в классификации Маркса – азиатская форма собственности. Общественный строй Древнего Египта, Древнего Китая, империи инков и других стран с азиатской экономикой порой прямо называют аграрным социализмом. В самом деле, аналогия здесь очевидна и имеет глубокие корни.

В дальнейшем прогрессивном развитии общества на смену “аграрному социализму” пришло античное полисное устройство, основанное на античной же форме собственности. Эта форма синтетическая в том смысле, что она соединяет в себе черты двух более ранних форм собственности – германской и азиатской. В таком обществе почти каждый полноправный гражданин является собственником средств обеспечения и воспроизводства своей жизни, а общество в целом является также собственником средств решения социальных проблем. В классическом полисе гражданин был, как правило, владельцем земельного участка и должен был приходить в общественное собрание “самонакормленным”. Государство (в форме полиса) имело свои земли и общественные мастерские и обычно не требовало с граждан налога: оно также было “самонакормленным”.

Некоторые историки именуют такой общественный строй “античным капитализмом”, поскольку при нем существует самая широкая свобода частного предпринимательства и рынка, включая внутреннюю и международную торговлю. Правда, господствующий в полисе тип личной собственности правильней называть не частной собственностью, как при капитализме, а собственностью индивидуальной. Она обслуживает в первую очередь натуральное хозяйство, но действительно может “взаимопревращаться” с частной собственностью, обеспечивая социальное движение ценностей. Однако в отличие от современности, капитал в таком обществе не мог поработить индивидов и государство, поскольку эти последние были (в основном) экономически самостоятельны.

Такая гармоничная форма собственности обеспечила всесторонний подъем культуры, характерный для классического полиса. Но античное общество опиралось на ограниченные производительные силы, и в свое время его вытеснил феодализм, в экономике которого античные принципы смешаны с германскими и азиатскими. Однако в позднем средневековье античная экономическая форма вновь ожила, хотя при ином содержании производительной собственности и – что важно подчеркнуть – при отсутствии рабства, присущего античности. Именно это оживление античного экономического архетипа стало предпосылкой возвращения общественного сознания к античным идеалам в эпоху Возрождения.

Сама эпоха Возрождения сформировалась и расцвела в коммунах – средневековых торгово-ремесленных городах, освободившихся из-под власти феодалов. Начиная с XII столетия такие города распространяются по всей Европе. В качестве наиболее выразительных примеров можно указать Неаполь и города Ганзейского союза с Любеком во главе. На отечественной почве наиболее развитую модель коммуны представляла собой Новгородская республика до ее покорения Москвой. Другой пример – Псковская республика, одно время входившая в состав Новгородской. В средневековой коммуне зрелый гражданин – это, как правило, самостоятельный мастер-ремесленник или самостоятельный торговец. Он имел в собственности ремесленную базу или оборотный капитал; не потерял значения и земельный надел.

При этом в коммуне было не меньше “капитализма”, чем в античном полисе. Конечно, нельзя сказать, что здесь была свобода капитала, поскольку таковая предполагает пауперизацию населения ради создания рынка рабочей силы. А ремесленник и торговец обычно использовали только труд членов своей семьи, а также учеников – подмастерьев или приказчиков, которые со временем становились самостоятельными хозяевами. Тем не менее, понятия коммунизма и коммерции, несовместимые в марксистской идеологии, имеют не только общий этимологический, но и общий исторический “корень”: для коммуны были типичны производство на экспорт и активная международная торговля [4, с. 90].

В связи с перспективами антиглобализма полис и коммуна интересны тем, что они являли собой радикально “антиглобалистские” политические структуры – города-государства. Торгово-ремесленный город, выступая часто как центр примыкавшей к нему сельскохозяйственной округи, обладал суверенитетом или хотя бы претендовал на таковой. Позднее таким городам пришлось вести трагичную для них борьбу против абсолютистского национального государства. Один из выразительных примеров такой борьбы – восстание в начале XVI в. городов Кастилии против Карла II Испанского. Примечательно, что его участников называли Communeros [2, раздел “Национальное государство и капитализм”]. Другой пример – уничтожение Новгородской республики московскими царями.

Даже тот, кто почти ничего не знает из всемирной истории, все же знает обычно, что эпоха классической античности и эпоха Возрождения представляют собой высочайшие вершины культурного прогресса. Но коммуна еще быстрее, чем полис, пришла к своему смертельному кризису. Развитие индустрии, которому сама коммуна способствовала своими культурными достижениями, привело к превращению экономически независимых ремесленников и крестьян в пролетаризованных рабочих на мануфактурах и, в дальнейшем, на промышленных фабриках. Таким образом, действительный коммунизм рухнул не в конце XX в., а приблизительно в середине XVI столетия, вместе с крахом средневековой коммуны. Одновременно республиканско-конфедеративный тип политической организации, характерный для полиса и коммуны, был подавлен федеративной или унитарной организацией национальной государственности.

Память об относительной социальной гармонии коммуны осталась в сознании общества в форме коммунистической идеи. Но на базе прочно утвердившегося промышленного хозяйства возврат к широкому распространению производительной собственности был невозможен. По этой причине коммунистическая идея была радикально искажена ее собственными проповедниками. Пролетарский коммунизм уже на утопической стадии фактически заменил communis (общее, напр. собственность типа кондоминиума) на socialis (односторонне общественное, напр. государственная собственность). Ведь другой формы экономической общности индустриальный социум не допускает. Поэтому утопический коммунизм часто называют также утопическим социализмом, что правильнее отражает его сущность.

Та же двойственность и спутанность терминов сохранилась в марксистском “научном коммунизме” (который Ф. Энгельс предпочитал называть научным социализмом). Но и в этой теории подлинная сущность коммуны как бы просвечивает сквозь покрывало пролетарской идеологии. Вопреки распространенному мнению, в “Манифесте Коммунистической партии” нет требования уничтожить частную собственность. Даже в русских переводах термин “уничтожение” закрепился только с 1939 г., в издании под редакцией М.Б. Митина, известного как философский подручный И. Сталина. А в оригинале “Манифеста” говорится не об уничтожении, а о снятии (нем. Aufhebung) частной собственности [21, S. 475–477]. Снятие – специальный диалектический термин, введенный Г. Гегелем, и означает он сохранение отрицаемого в подчиненном виде. По существу “Манифест” требовал уничтожить не частную собственность как таковую, но только ее господство над обществом. Что и было фактически воплощено в классическом античном полисе и в средневековой коммуне.

Кроме того, главный научный вывод К. Маркса в его главном труде, первом томе “Капитала”, гласит: отрицание капиталистической частной собственности восстанавливает “индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры: на основе кооперации и общего владения землей и произведенными самим трудом средствами производства” [12, т. 23, с. 773]. Фактически речь здесь идет о синтезе индивидуальной и общественной собственности. По существу это именно то устройство, которое сам же Маркс описал под названием античной формы собственности и которое присуще также средневековой коммуне. Это и есть коммунистический строй, не в марксистском или утопическом, а в строгом этимологическом и историческом смысле данного понятия.

Но даже сам Маркс, будучи идеологом пролетариата, не понял своего научного вывода и свел его практическое приложение к “экспроприации экспроприаторов”. Ф. Энгельс (видимо, с ведома Маркса) толкует индивидуальную собственность в этом выводе как собственность только на предметы потребления, а не на средства производства [12, т. 20, с. 134]. И в контексте марксистской политэкономии в целом, и в конкретном контексте соответствующей главы “Капитала” такая трактовка очевидно нелепа. Тем не менее к ней присоединяются Ленин и другие представители марксизма.

Но если четко следовать логике исторического развития и рациональной логике самогo марксистского учения, общие черты социальной перспективы достаточно ясны. Как уже отмечалось выше, социализм формально подобен азиатскому способу производства, а на смену последнему пришел античный полис. Аналогичной смены следует ожидать и по завершении современных переходных процессов. В первом приближении это именно та перспектива, которая описана в приведенном выше отрывке из “Капитала”. Справедливо отвергая пролетарский марксизм, общество все же идет к состоянию, намеченному самим К. Марксом; но не Марксом – идеологом пролетариата, а Марксом – гением науки. Возможно, это состояние не будет называться коммунистическим, но ведь суть не в названии. Полис не назывался коммуной, но у них одна глубинная экономическая суть.

Правда, исторический процесс в последние десятилетия развивался по видимости в ином направлении. На смену социализму пришла не новая форма общества, а реставрация старого капитализма. Мы уже отмечали, что временный “откат” неизбежен при всяком кризисе. В частности, переход от азиатского к античному обществу в Средиземноморье сопровождался глубоким упадком культуры (т.н. темные века). Основных же причин современного “отката” можно указать две.

Во-первых, “синтетическая” форма собственности не может существовать на базе промышленного типа хозяйства. Ведь такое хозяйство требует массового наемного труда, в силу чего невозможно широкое распространение в обществе индивидуальной производительной собственности. А ее распространение является необходимым условием установления искомого типа общественного устройства.

Во-вторых, синтез общественной и личной форм собственности, характерный для коммуны и ее античного прототипа, не может осуществиться сразу, именно по той причине, что индивидуальная производительная собственность в индустриальном обществе подавлена. Позитивная сторона современных процессов состоит в реставрации, а отчасти и в создании заново, индивидуальной собственности на средства производства, как необходимого условия грядущего синтеза.

Разрешения кризиса индустриального общества ожидают от будущей информационной экономики. О. Тоффлер связывает с ее приближением развитие внутри современного общества нерыночной экономики “просьюмеров” (протребителей) – одновременно производителей и потребителей собственного продукта. prosuming – контаминация английских слов consuming – потребление и production – производство. Именно в развитии “протребления”  как “ключевого фактора экономики” Тоффлер видит “будущее труда” [18]. “Просьюмер” был преобладающей фигурой в обществе “первой волны”, т.е. при господстве аграрного, культивирующего хозяйства, и теперь закономерно (по закону отрицания отрицания) выступает как провозвестник преобладающей экономической формы грядущего общества.

Есть резон надеяться, что в грядущем информационном обществе развитие науки и техники и позволит осуществить идею экономической самостоятельности индивида. Он сможет независимо удовлетворять свои жизненные потребности, находясь в глобальной информационной связи с социумом. По-видимому, это индивидуальное (или семейное) хозяйство не потребует больших затрат труда и поэтому не будет препятствовать развитию разделения труда и коллективно-трудовых форм общественного хозяйства, развитию частного предпринимательства и торговли. Таким образом, общественное хозяйство не будет односторонне натуральным; оно и не было таковым ни в эпоху полиса, ни в эпоху коммуны.

Что касается идеологической подготовки перехода к такому обществу, то некоторые предпосылки к ней мы находили даже в научных идеях классиков марксизма (см. выше). Есть они и в учениях анархизма, который изначально “родственен” антиглобализму по своим идейным установкам. Наиболее выдающийся представитель коммунистического анархизма П.А. Кропоткин пишет: “Самая большая услуга, которую будущая революция может оказать человечеству, будет заключаться именно в том, чтобы создать такое положение вещей, где всякая форма наемного труда станет невозможной и неосуществимой и где единственным подходящим решением вопроса явится коммунизм, т.е. именно отсутствие наемного труда” [8, с. 76]. Насчет невозможности наемного труда сказано, пожалуй, слишком сильно; вполне достаточно, чтобы в нем не было необходимости для обеспечения индивидуальной жизни.

Некоторые современные анархисты тоже ставят вопрос о развитии внутри современного общества альтернативной экономики, которая не была бы полностью подчинена рынку. Такие взгляды развивает, в частности, Хаким-Бей – наиболее видный идеолог анархизма в современном антиглобалистском движении [19]. Лидер экоанархизма М. Букчин отстаивает идею малочисленных поселений. “Нам нужны, – пишет он, – малые города не только чтобы реализовать идеалы свободы, но для того, чтобы удовлетворить элементарную потребность жить в равновесии с природой” [2, раздел “Децентрализация и экология”]. Такого рода поселениями и были полис и средневековая коммуна. – Мы не берем на себя принципиальную защиту марксизма или анархизма. Но это не мешает нам признать их исторически перспективные идеи.

Итак, история и логика совместно свидетельствуют, что устремления антиглобалистов не могут найти удовлетворения в современном индустриальном обществе. В то же время, они непременно будут удовлетворены дальнейшим ходом исторического процесса. Но удовлетворены, по всей вероятности, не в таком виде, как мечтается большинству современных антиглобалистов. А именно: национальная государственность вряд ли сохранит за собой полный политический суверенитет, скорее – уступит его основную часть городам-государствам или иным подобным образованьям.

Современному государственнику-националисту такая перспектива может показаться обидной, но пугаться ее не стоит. Эллада в эпоху классического полиса была политически раздробленной, но это были ее лучшие времена. Великая Греция от Апеннин до Малой Азии включительно была создана эллинами именно в данный период. В ту же эпоху крошечные Афины победили громадную Персию. Великая античная культура также родом из этих времен, а не из тех, когда Рим подмял под себя почти всю культурную ойкумену. Можно успокоить националиста и тем соображением, что период раздробленности пройдет, как проходил он в прежние времена и как проходит вообще все на белом свете. Вечного коммунизма не будет, как не будет вечного капитализма или иного вечного общественного состояния. Вечным остается только развитие, предполагающее смену состояний.

Разумеется, указанные “антиглобалистские” перемены в политике могут осуществиться только в исторически значимые сроки и только когда созреет их технико-экономическая основа. А как верно замечает О. Тоффлер, “новая суперсимволическая экономика находится в стадии становления, лежащая в ее основе информационная инфраструктура переживает еще первый – примитивный – этап эволюции” [25, p. 128.]. И все же эти перемены неизбежно грядут. Антиглобалистское движение – тот флаг, которым будущее дает отмашку настоящему: “Твое время идет к концу”.

Примечания:
1. Антиглобалистское движение: тенденции и перспективы (материалы круглого стола ИЛА РАН, июнь 2001 г.) // Латинская Америка. 2002. № 10. С. 4–55 / З.В. Ивановский, А.В. Бузгалин, Л.С. Окунева и др.
2. Букчин М. Реконструкция общества: на пути к зеленому будущему. Нижний Новгород, 1996.
3. Бузгалин А.В. Альтерглобализм как феномен современного мира // Полис. 2003. № 2.
4. Даркевич В.П. Мир средневекового города: Западная Европа – Древняя Русь (XI–XIII вв.) // Наука в России. 1998. № 6.
5. Дугин А. От какой “Матрицы” мы отказываемся // Независимая газета, 11 сентября 2003 г.
6. Калаич Д. Посыпание пеплом. Глобализация мировой экономики: быть или не быть? // Газета “Завтра”, 13 ноября 2001 г.
7. Кортен Д. Устойчивость и мировая экономика после Бреттон Вудса / Речь на презентации Ассоциации грантодателей экологических программ; октябрь 1994 г., Бреттон Вудс. – N.Y., 1994.
8. Кропоткин П.А. Хлеб и воля. – Современная наука и анархия. М., 1990.
9. Кувалдин В.Б. Противоречивый феномен (взгляд на глобализацию) // Современная Европа. 2002. № 4 (октябрь–декабрь).
10. Левин И.Б. Глобализация и демократия // Полис. 2003. № 2.
11. Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма // Ленин В.И. Избран. произв. В 3 тт. Т. 1. М., 1974.
12. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
13. Панарин А.С. Искушение глобализмом. М., 2000.
14. Сорос Дж. Тезисы о глобализации // Вестник Европы. 2001. Т. II.
15. Основы социальной концепции РПЦ. Приняты Освященным Архиерейским Собором Русской Православной Церкви 13–16 августа 2000 г. – Раздел XVI.3.
16. Субкоманданте Маркос. Другая революция: Сапатисты против нового мирового порядка. М., 2002. – Часть ссылок на данного автора дается по материалам сети Интернет, март–апрель 2004 г.
17. Тоффлер О. Третья волна // США – экономика, политика, идеология. 1982. № 11.
18. Тоффлер О. Будущее труда // Новая технократическая волна на Западе. М., 1986. С. 253.
19. Хаким-Бей. Хаос и анархия // Русский журнал № 94, декабрь 2002 г.
20. Черный Д. Антиглобализм по-русски // Газета “Завтра”, № 15, апрель 2004 г.
21. Marx/Engels Werke. B., 1959. Bd. 4.
22. Negri T., Hardt M. Empire. P., 2000.
23. Toffler A. Die Zukunftchance. Mьnchen, 1980.
24. Toffler A. To eco report. N.Y., 1975.
25. Toffler Al. Powershift: Knowledge, Wealth, and Violence at the Edge of the 21st Century. N.Y.–L., 1990.

Автор: Самченко Владимир Николаевич, доктор философских наук, профессор кафедры философии и истории Красноярского государственного университета цветных металлов и золота.

Источник: http://www.anti-glob.ru/st/sttup.htm